Магия успеха - Страница 44

— Достали ваши бляди! Драного хочу! — заверещала из зала одна из почитательниц таланта Тормоза, Лохматович взялся за микрофон, и побоище пошло по второму кругу.

На этот раз Серегу стравили с Квазимодо, высоким, жилистым татарином, действительно страшным, с раздробленным, бесформенным носом. Он зря не рисковал и, держась от Прохорова подальше, то и дело доставал его длинными, качественно растянутыми ногами, пинки были сильны, чувствовалась хорошая школа. Со стороны, наверное, все это казалось красивым, публика неистовствовала, Лохматович надрывался в микрофон:

— Какой удар, чуть-чуть бы ниже, и все, яйца всмятку! Вот это да, если бы не локоть, печень разорвалась бы на кусочки! А это что такое?

Выждав момент, Прохоров провел активный блок, кулак его впечатался в бьющую ногу, пришлось прямо в голень. Явственно хрустнула кость, от боли Квазимодо потерялся и, опустив руки, не успел вовремя отскочить. И тут началось… Прохоров сорвал дистанцию, с ходу въехал противнику в солнечное и в печень — тощий, плохо держит, — вошел в клинч, приложился головой в лицо, тут же — коленом в пах и со страшной, яростной силой принялся работать локтями.

— Э, такую мать! — Мужичок с брандспойтом не успел даже взяться за вентиль, как все уже было кончено: Квазимодо без чувств рухнул на пол, страшное лицо его было разбито и изломано.

Почтеннейшая публика ревела, как океанский прибой, секьюрити успокаивала поклонниц Прохорова, Яша Лохматович объявлял следующую пару — шум в зале стоял несусветный.

— О времена, о нравы! — Вздохнув, Пиновская отвела взгляд от сцены и с отвращением занялась коктейлем «Шанхай», приготовленным из курятины, шампиньонов, ананасов, белого вина, майонеза, горчицы и йогурта. — И кому только нравится эта гадость…

— Брутальность и эгоцентризм суть издержки урбанизма. — Понюхав, Дубинин осторожно попробовал китайское, жаренное на шпике картофельное пирожное, одобрительно хмыкнул. — А вот это ничего, похоже на белорусские драники. — К пирожному он присмотрел вареное, выдержанное в анисе и соевом соусе яичко, запил чайком. — Звереет народ.

— Да уж. — Плещеев, увидев, как Лаврентий Палыч, широкоплечий, в дверь, кавказец, ударил Толю Громова в живот, подцепил снизу кулаком в челюсть и, повалив, принялся пинать ногами в говнодавах, вздрогнул. — Что делает, гад! Что делает!

— Скуратов, подымайся! Вставай, Палач! — Толпа взволновалась, охваченные национальным чувством, зрители повскакивали со своих мест. — Задай черножопому, устрой ему Карабах!

— Первый, это пятый. — В ухе Плещеева раздался хриплый от ярости голос Кефирыча, чувствовалось, что он с трудом удерживается от самостоятельных ответных действий. — Разрешите вмешаться!

Лицо Сергея Петровича покрылось фиолетовыми пятнами, Пиновская, напротив, побледнела, Дубинин подавился яйцом: обратить на себя внимание значило поставить операцию на грань срыва. В это время ситуация разрешилась сама собой, — мужичок с брандспойтом наконец-таки сподобился отвернуть вентиль. Сильная струя ударила Лаврентия Палыча в живот, словно щенка швырнула на пол, а в клетку уже ворвался разъяренный Фаульгабер. При его появлении промокший сын гор вжался в угол, а почтеннейшая публика выжидающе затихла, — похоже, джигиту писец. Однако, не обращая на него внимания, Кефирыч легко поднял на ноги Толю Громова и бережно понес друга с поля боя, его маленькие голубые глазки светились неприкрытой нежностью.

— Мы продолжаем наш вечер. — Лохматович небрежно стряхнул с рукава капельку воды, поправил «кис-кис», пригладил остатки шевелюры. — В заключение второго тура бьются непобедимый Черный Буйвол и любимый муж Лейлы, Фатимы, Гюльчатай, Зухры и Зульфии неутомимый Товарищ Сухов!

— Первый пятому, — Плещеев вытащил пачку «Ротманса», щелкнул зажигалкой, закурил, чего не позволял себе уже давно, — ну как он там? Помощь нужна?

— Да нет, ерунда, — голос Кефирыча помяг-чел, — ребра целы. Ушибы, конечно, да к зубному зайти придется. А так рвоты не было, значит, мозги в порядке, через пару дней Толик будет как огурчик.

— Слышали? — Плещеев облегченно посмотрел на Пиновскую и Дубинина, сунул окурок в пепельницу, морщины на его лбу разгладились. Случись с Громовым что серьезное, не простил бы себе, совесть бы замучила.

На сцене тем временем Черный Буйвол как-то уж подозрительно легко разделался с красноармейцем Суховым — того вынесли, и на этом второй круг боев закончился.

— Восток — дело тонкое. — Присвистнув, неугомонный Лохматович выкинул коленце, шутканул и объявил финал конкурса красоты: — А теперь у нас на бис девки делают стриптиз!

Пьяная толпа, ошалевшая от вседозволенности и крови, взорвалась бешеными криками, оркестр заиграл что-то трепетное, будоражащее нервы, и на сцену выпорхнула белокурая девица в длинном платье с корсажем. Тряся подолом, покачивая бедрами и бюстом, она принялась исполнять эротический танец. Двигалась девица, словно начинающая стриптизерша из захолустного ночного бара. С трудом стащила платье, не очень-то изящно рассталась с чулками, со второй попытки расстегнула лифчик, едва не упав, вылезла из трусов и, забыв про пояс с резинками, зигзагом убралась за кулисы. Оркестр сменил мелодию, и на сцену выскочила следующая соискательница, — двигаясь с изяществом механической куклы, путаясь в белье и жалко улыбаясь, она стала показывать свой вариант стриптиза.

Публика изнемогала, Яша Лохматович давился комментариями, эскулап Дятлов благосклонно кивал. Пожалуй, лишь двое в зале сохраняли спокойствие духа — спящий мент за судейским столом да Семен Натанович Бриль, краем глаза поглядывавший на сцену. Не сказать, чтобы действо не трогало его за живое, нет, очень даже, однако старый бармен был прагматиком: чего зря пялиться, один хрен, не пощупаешь. Как и во всем, в любви Семен Натанович был человеком действия. Да и в женщинах знал толк, сколько их прошло через его волосатые, короткопалые руки — посудомойки, продавщицы, завсекциями. Даже директриса одна была, все лепетала: «Ах мой казак!» — и изо всех предпочитала коленно-локтевую позу, кобылища.